Она подошла незаметно, но Иван не удивился непрошеной гостье. Где-то глубоко в черепушке засветилось: — "Держись брат".
— Я пришла, слышишь, собирайся.
— Зачем пришла?
— Время пришло, и я пришла.
— Да, не торопись ты, присядь. Дай собраться с мыслями, с силами.
— Некогда мне ждать, работы невпроворот. У нас бездельников не очень балуют, дисциплина жесткая, приходится соблюдать строгий порядок. Механизм должен работать четко. Это же вечный двигатель: жизнь-смерть, жизнь-смерть. А ты, о каких-то силах бормочешь, затем и пришла, что нет их у тебя — сил жизненных, исход очевиден. Пора!
— Да подожди ты пугать- то, пуганный я перепуганный, постыдилась бы, не старый же еще, рано мне уходить.
— Сам знаешь, у нас возрастные критерии отсутствуют, — проворчала Бледная Дама , —
не тяни время, нет его уже для тебя.
— Да подожди же ты, эк нетерпеливая какая! Дай слово молвить.
— Заладил, "подожди, подожди", ну за что ты ещe цепляешься-то?
— Да вот мать из головы не идeт, старенькая она — божий одуванчик; глаза прозрачные стали, водянистые, подбородок дрожит, а платочек, как всегда, чистенький, отутюженный. Бегает, если можно так сказать, семенит ножками, суетится. Маленькая, худенькая, а пироги печeт огромные. Ну, куда я раньше нее? Не выдержит она, отца до сих пор вспоминает со слезами, а ведь не один десяток лет прошел.
Снарядом его разорвало в начале весны 1945 года под Кенигсбергом. Два раза и всего-то навещали его с матушкой, далеко он лежит, много не наездишься.. Мать давно просила привезти ей землицы: — "Теперь уж самой-то, Ваня, не получится, не доеду я сынок, сковырнусь на полпути обратно, а то и там же, у памятника.. Без меня поезжай, землицы привези, которая покой моего Ефима охраняет. Я и деньги тебе выделю из пензии." Да, так вот до сих пор и говорит — пензия, а не пенсия. Не могу, я сейчас с тобой уйти, пойми. Опять же — сына мы с женой как долго ждали. Я ведь Настасье своей нервы- то потрепал, было дело, до развода доходило. А теперь не пью, уж 10 лет как "завязал", обидно, что именно теперь.
— Это тут не при чeм, — задумчиво возразила Бледная Дама, — ты думаешь, я мстить пришла за твои прежние грехи? Нет же! Просто плохой ты совсем, не выдержишь, так зачем мучаться?
— Да, я плохой, это ты правильно заметила, верно. Сколько вот слeз пролила Настенька, красавица моя, жeнушка терпеливая..
— Знаю, — досадливо пробурчала Бедная Дама, — видела, когда проходила мимо больничной молельной комнаты. Стоит печально-строгая, перед образом Николая-Угодника, неотрывно на свечу смотрит, и этот твой лохматый, в джинсах рваных, там же. Не могу я без тебя уйти, пойми, нет у тебя шанса, вон живот-то как распороло. Пошли, говорю, хватит болтать.
— Постой, что ещe скажу. Сыну 15 лет — самый возраст, поддержать надо и морально и материально, ведь хочется, чтобы человеком стал. А Настенька, как она без меня?! И квартиру "до ума не довeл" и баньку не достроил. Получается, не сбылась моя мечта! Опять же мать, не можем уговорить еe к нам перебраться. "Здесь, — говорит, — помирать буду за околицей моей деревни. В город и не думайте звать". До сих пор кур держит и козу сама доит. А то занеможется матери, так соседка Дарью Петровна, дай бог ей здоровья, прибежит, поможет. Как вот я уйду?! В избе дел — не переделать, ставни надо переставить, пол перекрыть. Баньку опять же не достроил. А вокруг красотища, воздух такой, что грудь распирает, а грибы — белые, ядрeные, грузди запашистые. Озеро рядом, рыба! Эх, божья благодать..
Непрошеная гостья сердито прервала Ивана, — Я вижу, ты уже бредишь раем, значит точно, не зря пришла.
— А я плохой, ты правильно говоришь, плохой. Да постой ты, вот упрямая какая. Дай сказать-то, знаешь, сколько накопилось в душе мужицкой, всe ведь, в себе стараешься держать. Это раньше выпил и понесло.. Правильно говоришь, дерьмовый я мужик, всe откладывал на потом: то лето потеплее да посуше будет, то денег поднакопить бы надо. А тут где тонко — там и рвeтся. Пойми, не жалуюсь я, а рассуждаю, как всe у нас растудыт-твою-мать эту жизнь, всe не по человечески, а по-русски получается, одним словом! А тут ещe баньку так и не достроил.
— Заладил ты про свою баньку, — устало промолвила Бледная Дама, — ладно живи, бог с тобой! А я уж как-нибудь отпишусь, отчитаюсь.
Иван, сквозь щелочки с трудом приоткрываемых глаз, увидел, как напоследок за дверью мелькнул край белого платья уходящей Дамы, а затем услышал, как будто издалека, свою собственную, хотя и бессвязную речь: — "Матушке.. землицу от отца..и баньку, баньку надо бы..Настя слышишь?!"